
— Робэрт, Робэрт… — они зовут меня Робэртом.
Ничего не спрашивать, не просить, ничего не ждать от них…
Стало прохладно, ветер ожил, дождь покапал, здесь я живу. Далеко уходил, смеялся, бежал, разговаривал с собой, убеждал, спорил… но никуда не делся, обратно явился. Тех, кто даже на время исчезает, не любят, так что если мордой в лужу, значит, всё на своих местах. Общее пространство легко захватывает, притягивает извне чужеродные частицы, фигуры, лица, звуки, разговоры… всё, всё — делает своим, обезличивает, использует… Сюда обратно как по склону скользишь… или сразу — обрыв… Наоборот, на Острове никого, чужие иногда заглянут и на попятную, как пловцы, нырнувшие слишком глубоко, стремятся поскорей вынырнуть, отплеваться, забыть… Жить общей жизнью безопасней, удобней, легче. Таких как я, которым тошно здесь, немного, встречаю редко. Если на улице, тут же на другую сторону перехожу, на расстоянии мы друг друга любим, а подходить остерегаемся — сразу обнаружатся различия, и друг может худшим врагом стать. Такова особенность нашей породы, нормальные в стае, ненормальные поодиночке бродят. Но и одному… все тяжелей становится, наедине с печальными истинами, с памятью об ушедших… Оттого, наверное, на Острове прозрачней стало: когда назад зовут, слышу, а раньше внимания не обращал. Из дома недавно вышел — руки пусты, ботинки без шнурков, без них недалеко уйдешь. Я постарел, ведь только идиоты, не чувствующие изменений, не стареют. На жизнь ушли все силы, видно по рукам. Наверное, и по лицу, но рядом нет зеркал. Смотрю на кисти рук — тяжелые, с набрякшими сине-черными жилами, кожа прозрачная, светло-серая в кофейного цвета пятнах. И я понимаю, по тяжести в ногах, по этой коже с жилами и пятнами, по тому, как трудно держать спину, голову… и по всему, всему — дело сделано, непонятно, как, зачем, но всё уже произошло. Именно так, а не иначе. Жалеть?.. Слишком простое дело, об этом жалеть. И лучше не вмешивать окружающих в свои счеты с жизнью — у каждого свои. Что нам осталось?.. Потихоньку, понемногу все то же, что и раньше — пробиваться к ясности, защищать свою отдельную жизнь, свой Остров. Перебирая в уме возможности, вижу, другого пути нет. Можно, конечно, хлопнуть дверью… Но я не отчаянный, всегда возвращаюсь на «путь истинный», как они называют бдения и суету перед темнотой; так что наша судьба жить и там, и здесь. Но не могу обмануть себя, принудить к любви к сегодняшнему дню, а это непростительно в реальности, требующей увлеченности мелочами и занудной с ними возни. Сколько могу, притворяюсь, но остаюсь чужим среди своих. Впрочем, трудно оценить степень собственной искренности, прочность упорства, где насмерть стояние, а где роль, игра… Сам себе загадка. Когда подойдешь к краю — станет ясно.
Но вот что истинная правда — постоянно ощущаю шевелящееся под кожей спины чувство, вернее, предчувствие — беды. Значит, живой еще… Но оказался в чуждом мире. Я не вздыхаю по тому, что было, начал в своей стране, родной, но страшной… а умру тоже в своей, но мерзкой, непонятной. А если совсем честно? Не живу ни здесь, сейчас, ни раньше общей жизнью не жил: только у себя, с самим собой беседовал и спорил, на себя надеялся… На Острове жил всегда. Картинки писал.
…………………………..
Живопись, да и в целом искусство, не профессия, и не часть общей жизни. Вернее, общего немного. В основном внутренний процесс, внедренный в нас генетикой. Таким же образом, как у художника возникает образ, любой человек создает свои образы, через них приходит к решениям внутри себя. Только у художника всё это: чувствительность к ассоциациям — далеким, к игре с большими неопределенностями — неопределимыми… мешанина ощущений да образов… благодаря способности, а может особенности, или просто выучке, выворачивается наружу — и образ запечатлевается на бумаге или холсте. Картины оживляют, усиливают наши страхи, сомнения, воспоминания, тогда мы говорим в удивлении про художника — «как догадался…» Как догадался, что это — я!