1985-ый (Окончание)
Mar. 1st, 2006 01:53 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dan_markovich76***
Несколько лет я жил, не переходя через "зеленую зону", туда, где стоят институты. Я не прочитал с тех пор ни одной научной статьи, забыл о науке. И о людях, которые в тот летний день 85-го года "решали мою судьбу". Но я жил с тяжестью - своим резким уходом обидел М.В. Незадолго до его смерти я написал ему, и послал рукопись своей книги. Я не пытался объяснять, почему научное творчество больше не удовлетворяло меня. Он бы, конечно, не согласился, может, обиделся бы, а спорить с ним я не хотел. Несмотря на свою широту, он был "создан" для науки, все его экскурсы в другие области поражали своей беспомощностью.
В науке неопределенность - пробел в нашем знании, в крайнем случае, икс, с которым нужно повозиться, прежде, чем окончательно "разоблачить". Меня же все больше занимало то "оперирование неопределенностями", которым мы занимаемся в жизни, в себе, и в искусстве, конечно, - везде, где имеем дело с бесконечными, неразрешимыми проблемами, с вещами не имеющими перед собой предела, "оригинала", каковым является природа для науки. За отказ от объективности приходится платить - потерей "всеобщности", несомненной значимости для всех того, что ты делаешь, обязательности твоих истин, как, например, обязательны для всех законы Ньютона, даже если не знаешь их... и не обязательны картины Ван Гога - можешь их не любить или просто не знать, и твоя жизнь будет продолжаться, пусть чуть-чуть иная, но ничего страшного не произойдет. Передо мной возник вопрос - что тебе дороже и интересней - объективный мир вокруг тебя или твое восприятие мира... М.В. бы, конечно, не принял такой альтернативы - "глупый вопрос!" Действительно, не очень разумный. Большинство людей удачно совмещают оба эти, как говорят в науке, подхода. И слава Богу, я рад за них, но сам так не сумел. Но это уже другая тема.
- Что я думаю о жизни... - задумчиво говорил М.В., выпятив нижнюю губу, как он обычно делал при важных решениях, - начнем с того, что Вселенная расширяется...
Вот-вот, его Вселенная расширялась. Моя же, как оказалось, не имела к этому физическому процессу никакого отношения. Поэтому он был ученым, а я - нет, хотя много лет пытался, не понимая, почему не получается.
Он похвалил рассказы. Выслать ему книгу я не успел. О его смерти я узнал через несколько месяцев после события.
Несколько человек повлияло на все направление моей жизни - мать, мой первый учитель биохимии Эдуард Мартинсон, и Михаил Владимирович Волькенштейн.
Наша жизнь, при всей ее кажущейся хаотичности и аморфности, довольно жестко "структурирована" - есть такие узлы, перекрестки, моменты, когда вовремя сказанное одно слово может многое изменить, а в другое время кричи не докричишься. М.В. оказался там, где мне было нужно, и сказал свое слово. Парадоксально, быть может, но факт: он, сначала вовлекший меня всерьез в науку, ускорил и мое "отторжение" от нее. Я слушал его сначала с восторгом, потом спорил, отталкивался - и выплыл куда-то совсем "не туда"...
Огромные тома забудутся, скромные "соображения по поводу" будут погребены. Останется - что? Улыбка, теплота, несколько слов...
Вот он, красивый, с трубкой в зубах, значительный... знает это и красуется... входит в Институт высокомолекулярных соединений, подходит к будке вахтера, картинно стоит, просматривая почту...
Вот, слегка навеселе, с какой-то красивой высокой женщиной идет мимо меня, сгорбленного над пробирками, наклоняется, блестя глазами, подмигивает:
- Дан, у меня есть поллитра отличного фермента...
Я, конечно, злюсь на него - добываю миллиграммы настоящего кристаллического!.. как он смеет сравнивать со своим коньяком!.. И достаются мне эти крохи ужасным многодневным трудом, а он, видите ли, порхает тут...
Но не могу не улыбнуться.
Несколько лет я жил, не переходя через "зеленую зону", туда, где стоят институты. Я не прочитал с тех пор ни одной научной статьи, забыл о науке. И о людях, которые в тот летний день 85-го года "решали мою судьбу". Но я жил с тяжестью - своим резким уходом обидел М.В. Незадолго до его смерти я написал ему, и послал рукопись своей книги. Я не пытался объяснять, почему научное творчество больше не удовлетворяло меня. Он бы, конечно, не согласился, может, обиделся бы, а спорить с ним я не хотел. Несмотря на свою широту, он был "создан" для науки, все его экскурсы в другие области поражали своей беспомощностью.
В науке неопределенность - пробел в нашем знании, в крайнем случае, икс, с которым нужно повозиться, прежде, чем окончательно "разоблачить". Меня же все больше занимало то "оперирование неопределенностями", которым мы занимаемся в жизни, в себе, и в искусстве, конечно, - везде, где имеем дело с бесконечными, неразрешимыми проблемами, с вещами не имеющими перед собой предела, "оригинала", каковым является природа для науки. За отказ от объективности приходится платить - потерей "всеобщности", несомненной значимости для всех того, что ты делаешь, обязательности твоих истин, как, например, обязательны для всех законы Ньютона, даже если не знаешь их... и не обязательны картины Ван Гога - можешь их не любить или просто не знать, и твоя жизнь будет продолжаться, пусть чуть-чуть иная, но ничего страшного не произойдет. Передо мной возник вопрос - что тебе дороже и интересней - объективный мир вокруг тебя или твое восприятие мира... М.В. бы, конечно, не принял такой альтернативы - "глупый вопрос!" Действительно, не очень разумный. Большинство людей удачно совмещают оба эти, как говорят в науке, подхода. И слава Богу, я рад за них, но сам так не сумел. Но это уже другая тема.
- Что я думаю о жизни... - задумчиво говорил М.В., выпятив нижнюю губу, как он обычно делал при важных решениях, - начнем с того, что Вселенная расширяется...
Вот-вот, его Вселенная расширялась. Моя же, как оказалось, не имела к этому физическому процессу никакого отношения. Поэтому он был ученым, а я - нет, хотя много лет пытался, не понимая, почему не получается.
Он похвалил рассказы. Выслать ему книгу я не успел. О его смерти я узнал через несколько месяцев после события.
Несколько человек повлияло на все направление моей жизни - мать, мой первый учитель биохимии Эдуард Мартинсон, и Михаил Владимирович Волькенштейн.
Наша жизнь, при всей ее кажущейся хаотичности и аморфности, довольно жестко "структурирована" - есть такие узлы, перекрестки, моменты, когда вовремя сказанное одно слово может многое изменить, а в другое время кричи не докричишься. М.В. оказался там, где мне было нужно, и сказал свое слово. Парадоксально, быть может, но факт: он, сначала вовлекший меня всерьез в науку, ускорил и мое "отторжение" от нее. Я слушал его сначала с восторгом, потом спорил, отталкивался - и выплыл куда-то совсем "не туда"...
Огромные тома забудутся, скромные "соображения по поводу" будут погребены. Останется - что? Улыбка, теплота, несколько слов...
Вот он, красивый, с трубкой в зубах, значительный... знает это и красуется... входит в Институт высокомолекулярных соединений, подходит к будке вахтера, картинно стоит, просматривая почту...
Вот, слегка навеселе, с какой-то красивой высокой женщиной идет мимо меня, сгорбленного над пробирками, наклоняется, блестя глазами, подмигивает:
- Дан, у меня есть поллитра отличного фермента...
Я, конечно, злюсь на него - добываю миллиграммы настоящего кристаллического!.. как он смеет сравнивать со своим коньяком!.. И достаются мне эти крохи ужасным многодневным трудом, а он, видите ли, порхает тут...
Но не могу не улыбнуться.
